ГЛАВА XXVIII

(134) Вслед за этим прославим словами его благородные деяния уже не в общих чертах, но соответственно каждой его добродетели [Прим.]. Позвольте начать, как обычно, с богов, и мы постараемся показать его благочестие, раскроем для самих себя его удивительные деяния, проистекающие от благочестия, и изложим их достойным образом. Приведем еще такой пример этого благочестия, который мы уже упоминали что он познал свою собственную душу, кем она была и откуда она вошла в тело, и ее прежние жизни, и представил ясные доказательства этого. А вот еще пример: переходя однажды реку Несс со многими учениками, он обратился к ней с речью, и все слышали, как река громко и отчетливо ответила: «Здравствуй, Пифагор!» Кроме того, почти все авторы подтверждают, что в один и тот же день он был в Метапонте в Италии и в Тавромении на Сицилии и разговаривал со своими учениками и в том, и в другом месте, хотя эти города отстоят друг от друга на расстояние многих стадий по суше и по морю, которое не преодолеть даже за много дней.

(135) Общеизвестно, что он показывал золотое бедро гиперборейцу Абариду, который догадался, что он –Гиперборейский Аполлон, а Абарид был его жрецом. Он сделал это, чтобы уверить Абарида, что он догадался правильно и не ошибся. Об этом человеке единодушно и без расхождений рассказывают огромное количество других случаев, еще более удивительных и еще более проявляющих его божественную природу: верные предсказания землетрясений, быстрые прекращения чумы, мгновенные остановки шквальных ветров, градов и ливней, умиротворение морских и речных волн, позволяющее легко переправиться ученикам. Этими способностями в разной степени обладали Эмпедокл из Акраганта, Эпименид Критский и Абарид Гиперборейский, которые тоже делали подобные вещи.

(136) Об этом ясно свидетельствуют их сочинения [Прим.]. Кроме того, у Эмпедокла было прозвище «Отвращающий ветер», у Эпименида – «Очиститель» [Прим.], а у Абарида – «Ступающий по воздуху», так как когда он ехал на дарованной ему стреле Аполлона Гиперборейского, как бы ступая по воздуху, он переправлялся через реки, моря и непроходимые места. Некоторые подозревали, что нечто подобное случилось и с Пифагором, когда в один и тот же день он беседовал в Метапонте и в Тавромении со своими учениками из того и другого города. Говорят и то, что он предсказал землетрясение, узнав это из колодца, из которого пил, и о корабле, плывшем при попутном ветре, сказал, что он утонет.

(137) А то, что я собираюсь сказать, пусть будет свидетельством его благочестия. Я хочу еще раз показать основы религиозного служения, которые Пифагор и его ученики считали главными.

Все подобные предписания что-либо делать или не делать имеют целью согласование действий с волей божества, и это первый принцип, и вся жизнь пифагорейцев состоит в следовании богу, и это принцип их философии: смешно поступают люди, ищущие источник блага где-то в другом месте, а не у богов. Это похоже на то, как если бы кто-нибудь в стране, где правит царь, стал бы прислуживать какому-нибудь начальнику, пренебрегая самим главным начальником, царствующим над всеми. Люди, по их мнению, поступают именно так. Ведь если есть бог и если он – господин всего, то, по единодушному мнению пифагорейцев, нужно просить благо у господина, потому что все дают блага тем, кого любят и кому рады, а с теми, к кому питают противоположные чувства, и поступают противоположным образом. Поэтому ясно, что следует делать то, что богу угодно.

(138) Это нелегко узнать, если не прибегнуть к помощи того, кто слышал бога, или узнать это от самого бога, или посредством божественного искусства. Вот почему они придают большое значение искусству предсказания, так как только оно позволяет истолковать волю богов. Однако их занятия кажутся достойными тем, кто считает, что боги существуют, а для тех, кто либо существование богов, либо искусство предсказания считает наивным, глупо и то, и другое. В их запретах многое взято из мистерий, потому что они воспринимают эти запреты такими, какие они есть, не считают их хвастливой ложью и полагают, что они исходят от некого бога. И все пифагорейцы единодушно доверяют этому (вере в божественное), например, баснословным рассказам об Аристее из Проконнеса [Прим.], Абариде Гиперборейском и другим рассказам такого рода. Они верят всем таким рассказам, и сами достаточно имеют такой опыт, и сохраняют в памяти такого рода истории, кажущиеся баснословными, так как верят всему, что ведет к божеству.

(139) Например, такой случай: Эврит рассказывал, будто пастух сказал, что, когда он пас неподалеку от могилы Филолая скот, он слышал, как кто-то пел. Эврит, нисколько не усомнившись, спросил, какой был лад. Оба были пифагорейцы, а Эврит – ученик Филолая. Говорят также, что один человек как-то рассказал Пифагору, что ему приснилось, будто он разговаривал с умершим отцом, и спросил: «Что это предвещает?» Пифагор же сказал ему, что это ничего не предвещает, но говорил он с отцом по-настоящему. «Как ничего не предвещает то, что ты сейчас разговариваешь со мной, – добавил он, – также и тот разговор ничего не предвещает». Так что, учитывая все это, пифагорейцы не себя считают простодушными, а тех, кто не верит этому. Ведь дело обстоит не так, что для бога одно возможно, а другое невозможно, как думают изощряющиеся в мудрости, но для бога возможно все. И есть начало стихов, которые, как они говорят, принадлежат Лину [Прим.], но, вероятно, они сочинили их сами:

Нужно всего ожидать, ибо все надежде доступно.

Богу легко сделать все, и для бога ничто не напрасно.

(140) Подтверждением своих представлений они считают то, что первый, кто изрек это, был не случайный человек, но бог. И одна из их акусм звучит так: «Кто ты, Пифагор?» Они говорят, что Пифагор – это Гиперборейский Аполлон. Доказательства этого такие: Пифагор на атлетических состязаниях, вставая, показал золотое бедро, а также он принимал Абарида Гиперборейского и отобрал у него стрелу, с помощью которой тот передвигался.

(141) Абарид, как говорят, пришел из страны гиперборейцев, собирая золото для храма Аполлона и предсказывая мор. Он останавливался в святилищах, и никогда не видели, чтобы он пил или ел. Говорят также, что у лакедемонян он принес предупредительные жертвы, и поэтому в Лакедемоне никогда больше не было мора. Итак, отобрав у Абарида золотую стрелу, которая у него была и без которой он не мог находить дорогу, Пифагор сделал его своим учеником.

(142) А в Метапонте, когда какие-то люди выразили желание, чтобы им досталось то, что находилось на подплывавшем корабле, Пифагор сказал им: «Точно, будет вам мертвец». И оказалось, что судно везло мертвеца. В Сибарисе Пифагор поймал толстую ядовитую змею и отпустил ее, и то же сделал в Тиррении с маленькой змеей, укус которой был смертелен. В Кротоне, как говорят, он гладил белого орла, а тот сидел спокойно. Когда кто-то захотел послушать его, он сказал, что не будет говорить, пока не появится какое-нибудь знамение, и после этого в Кавлонии появилась белая медведица. Он опередил человека, собиравшегося сообщить ему о смерти сына, и сказал о ней сам.

(143) Миллию из Кротона Пифагор напомнил, что тот был Мидасом, сыном Гордия, и Миллий отправился в Азию, чтобы совершить на его могиле обряд согласно указаниям Пифагора. Рассказывают также, что человек, купивший дом Пифагора и все перерывший в нем, никому не осмелился сказать, что он в нем видел, и за этот проступок как за святотатство он был схвачен в Кротоне и казнен, ведь видели, что он взял отвалившуюся от статуи золотую бороду. Пифагорейцы рассказывают эти истории и подобные им, чтобы им верили. Поскольку относительно всего сказанного нет расхождений и поскольку невозможно, чтобы это происходило с человеком, то пифагорейцы считают ясным, что необходимо воспринимать сказанное им как слова существа высшей природы, а не просто человека. Это и означает следующая загадка.

(144) Они говорят, что

люди двуногие, птицы и что-то еще есть и третье.

Под третьим подразумевается Пифагор. Таков он был благодаря своему благочестию, и его считали таким справедливо. К клятвам все пифагорейцы относились очень осторожно, помня наставление Пифагора:

Прежде всего почитай бессмертных богов, соблюдая

Их старшинство согласно закону, и верным будь клятве,

Славных героев... [чти по закону], [Прим.] –

так что один из них, вынуждаемый законом дать клятву, хотя и собирался дать истинную клятву, но все же, ради соблюдения этого запрета, предпочел вместо клятвы подвергнуться штрафу в три таланта: такую сумму он был должен заплатить тому, кто привел его в суд.

(145) Их мнение о том, что ничто не происходит самопроизвольно и случайно, но все совершается согласно божественному промыслу, особенно с людьми добрыми и благочестивыми, подтверждает рассказ о пифагорейце Тимариде из Тарента, который приводит Андрокид в книге «О пифагорейских символах». Когда Тимарид собирался отплыть, уезжая по каким-то обстоятельствам, друзья пришли проводить его, обнимая и напутствуя на прощание. И один из них, когда он уже всходил на корабль, сказал: «Пусть боги тебе дадут все, что ты хочешь, Тимарид!» А тот ответил: «Боже сохрани! Лучше я буду желать того, что боги сами мне посылают». Ибо он считал более осмысленным и благоразумным не сопротивляться божественному промыслу и не досадовать на него. Если кто-нибудь захотел бы узнать, откуда у этих людей такое благочестие, то нужно сказать, что наглядный образец пифагорейского числового учения о богах содержался у Орфея.

(146) Не вызывает сомнения, что, заимствовав идею у Орфея [Прим.], Пифагор написал книгу о богах, которую он также назвал «Священным словом», потому что он как бы сорвал цветок в самой мистической части сочинений Орфея, независимо от того, было ли это сочинение его собственным, как утверждает большинство авторов, или сочинением Телавга, как говорят некоторые известные и наиболее заслуживающие доверия пифагорейцы, ссылаясь на записки Пифагора, адресованные им своей дочери Дамо, сестре Телавга. Эти записки, как сообщают, после смерти Дамо были переданы Битале, ее дочери, и Телавгу, сыну Пифагора, который по достижении совершеннолетия стал мужем Биталы. Телавг, разумеется, был юным, когда умер Пифагор, и он был оставлен при своей матери Теано. Из этого «Священного слова» (или «Слова о богах», встречаются оба названия) ясно, кто передал Пифагору сочинение о богах. Ведь там сказано: «Это слово о богах я, Пифагор, сын Мнемарха, постиг, пройдя посвящение в Либетрах Фракийских [Прим.] с помощью Аглаофама. Он сообщил мне мистическое знание, что Орфей, сын Каллиопы, наставленный матерью на горе Пангей, говорил, что вечная сущность числа является наиболее провидящим принципом всего неба, земли и находящейся между ними природы, более того, она есть корень постоянства божественных людей, богов и демонов».

(147) Из этих слов ясно, что идею о том, что сущность богов определяется числом, он заимствовал у орфиков. С помощью тех же чисел он делал удивительные предсказания и совершал служение богам соответственно числам, считая такое служение наиболее родственным их природе. Это можно понять вот откуда (ведь нужно представить какое-нибудь доказательство для подтверждения слов): поскольку Абарид продолжал совершать жертвоприношения по своему обряду и совершал предсказания по распространенному у всех варваров типу – посредством жертвоприношения животных, особенно птиц (ибо считается, что внутренности птиц дают наиболее точные предсказания), Пифагор, желая не лишать его стремления к истине и показать ему, как это сделать более достоверными методами, без крови и умерщвления жертвы (особенно потому, что считал петуха посвященным солнцу), осуществил для него то, что называется совершенной истиной, построенной на арифметической науке.

(148) Вера в богов была у него от благочестия. Он всегда предписывал не питать недоверия ни к удивительным рассказам о богах, ни к учениям о богах, поскольку боги могут все. А божественные учения (которым следует верить) подразумевают те учения, которые передал Пифагор. Его ученики до такой степени верили и усваивали то, что они считали правильным, что когда какой-то пастух рассказал Эвриту из Кротона, слушателю Филолая, что в полдень слышал из могилы голос Филолая (а он умер много лет назад), и при этом голос как бы пел, то Эврит спросил пастуха: «Что за лад был, скажи, умоляю?» Когда кто-то спросил Пифагора, что предвещает видеть во сне давно умершего отца, который разговаривал со спящим, то он сам ответил: «Ничего, как ничего не предвещает то, что ты разговариваешь сейчас со мной».

(149) Одежду он носил белую и чистую, постель также была белой и чистой. Одежда и постель были из льна, так как овчинами он не пользовался. И он передал этот обычай ученикам. О высших существах он говорил иносказательно и по всякому случаю вспоминал богов и воздавал им почести, так что даже за обедом совершал возлияния богам и призывал каждый день прославлять в гимнах высших существ. Он обращал внимание на изречения, оракулы и знамения, в общем, на все случайное.

(150) В жертву богам он приносил ладан, просо, жертвенные лепешки, соты, миро, другие благовония, а животных ни сам он не приносил в жертву, ни кто-либо из философов его школы, достигших созерцания; другим же ученикам, акусматикам или политикам, он предписывал иногда приносить в жертву одушевленных существ: вероятно, петуха, или барана, или какое-нибудь другое новорожденное животное, быков же приносить в жертву запрещал. Свидетельством почитания им богов служит и то, что он призывал не клясться всуе именем богов. Поэтому Силл, пифагореец из Кротона, ради того, чтобы не приносить клятву, даже заплатил денежный штраф, хотя и собирался принести истинную клятву. Пифагорейцам же приписывают такую клятву (благоговейно избегая упоминания имени Пифагора, так же, как очень скупо они упоминают имена богов, они указывают на него, говоря о муже, открывшем четверицу):

Именем клятву даю открывшего нам четверицу,

Неиссякаемой жизни источник. [Прим.]

(151) Пифагор, как говорят, в целом был приверженцем стиля и образа мыслей Орфея и почитал богов подобно Орфею, воздвигая их в медных изваяниях, связанных не с нашими формами, а с образами богов, которые всеобъемлющи, обо всем пекутся и природа и образ которых подобны Вселенной. [Прим.] Он возвещал их очистительные обряды и так называемые мистерии и имел об этом самое точное знание. Еще говорят, что он соединил божественную философию с религией, одному научившись у орфиков, другому – у египетских жрецов, третьему – у халдеев и магов [Прим.], четвертое заимствовав из мистерий, совершающихся в Элевсине, на Имбросе, Лемносе и в Самофракии [Прим.], а кое-что заимствовав у сообществ, существующих у кельтов и иберов.

(152) У латинян читают «Священное слово» Пифагора, но не для всех и не всеми, а лишь теми, кто благосклонно относится к его учению о благе и не совершает ничего постыдного. Он говорил, что нужно трижды совершать возлияние богам и что Аполлон прорицает с треножника из-за того, что тройка – первое по природе число [Прим.], Афродите же нужно жертвовать что-нибудь на шестой день, так как это число первое, которое является общим для всей природы чисел [Прим.], а будучи поделенным любым образом, дает одинаковое значение вычитаемого и остатка. Гераклу нужно приносить жертвы на восьмой день месяца, помня, что он рожден семимесячным.

(153) Пифагор также говорит, что в храм нужно входить в чистой и белой одежде, в которой не спали, помня о том, что сон, так же как черный и огненный цвет, – свидетельство праздности, а чистота – свидетельство честности и справедливости помыслов. Он предписывает, что, если в храме нечаянно прольется кровь, нужно очистить храм или золотом, или морской водой, потому что вода возникла первой, а золото – самая прекрасная вещь, и по ним измеряется ценность всех вещей.

(154) Он также запрещает рожать в храме, так как неблагочестиво в храме облачать божественную часть души в тело. Он запрещает на праздниках стричь волосы и ногти, считая, что власть богов нельзя оставлять ради умножения наших благ. Он запрещает убивать в храме даже вошь, полагая, что божество не должно быть причастно ничему чрезмерному и гибельному. Он говорит: «Почитай богов кедром, лавром, кипарисом, дубом и миртом, не чисти ими ни тело, ни зубы, считая, что это [Прим.] первое порождение влажной природы, питавшее первую нерасчлененную материю». Вареную пищу он запрещает жарить, говоря, что кроткое не нуждается в гневе [Прим.]. Следуя магам, он не позволяет сжигать тела умерших, желая, чтобы смертное не было причастно ничему божественному. [Прим.]

(155) Он считает благочестивым сопровождать к могиле умершего в белых одеждах, намекая этим на простую и первую природу соответственно числу и началу всех вещей. [Прим.] Главное – он призывает клясться честно, и хотя будущее далеко, но для богов нет ничего далекого. Он говорит, что больше благочестия в том, чтобы претерпеть несправедливость, чем в том, чтобы убить человека (ибо суд совершается в Аиде), если подумать о природе души и природе ее первой сущности. Он запрещал делать гроб из кипариса, так как из кипариса сделан скипетр Зевса, или по какой-либо другой мистической причине. Он предписывал совершать возлияние перед алтарем Зевса-Спасителя, Геракла и Диоскуров, воспевая Зевса, начало и главу пищи, Геракла – природную силу и Диоскуров как образец согласия всех вещей [Прим.].

(156) Он говорит, что возлияние следует нести не закрывая глаз, так как он считал, что ничто прекрасное не заслуживает стыда и позора. Он предписывал всякий раз, когда гремит гром, прикасаться к земле, показывая, что мы помним о происхождении всех вещей. Входить в храм он предписывал справа, а выходить слева, полагая, что правое – начало так называемой нечетности чисел, которая божественна, а левое – символ четного и распадающегося. [Прим.] Вот так описывают проявления благочестия Пифагора, а об остальном, что касается его благочестия, можно догадаться из сказанного, так что я заканчиваю разговор об этом.